Мама, моя дорогая мама, знала ли ты, что когда мы с тобой ссорились, я доставала твои старые “молодые” фотографии и плакала над ними горькими слезами: ну как я могла обидеть такую красавицу?
А недавно я показала твои фото своей знакомой, и та восхищенно сказала: “Какие у них были лица! Какие красивые и чистые!”
Скажи, откуда у вас эта красота, этот отблеск чистоты — у вас, переживших самое тяжкое и грязное испытание — войну? Нынешняя красота какая-то другая, искусственная что ли. Может, оттого-то все не так складывается в нашей жизни, что мы предаем вас, ваши мечты, ваши надежды…
Война. Она ворвалась в ваше детство, бесцеремонно распорядилась ходом ваших юных жизней, навсегда похитив то, что ждало вас в эти потраченные на войну годы.
Раньше тебе было проще и, главное, легче вспоминать об этом. Сейчас ты долго не можешь заснуть, разбередив свои воспоминания. Но я помогу тебе: ведь я помню все, что ты рассказывала мне о войне. Осколки твоей войны остались и в моем сердце.
Ты родилась в Орджоникидзе — сейчас это Владикавказ — теплом и дождливом городе, поэтому до сих пор так любишь пасмурную погоду. Город утопал в зелени, а от Столовой горы, глядящей на всех свысока, веяло величием кавказской природы.
Вы жили на Бородинской улице, недалеко от базара, благоухающего запахами персиков, абрикосов и слив. Люди, окружающие тебя, говорили на разных языках, и благодаря этому с детства ты знала множество песен, стихов и считалок на осетинском, армянском, ингушском языках. Да и как могло быть иначе! Ведь с самого рождения тебя окружали люди, для которых эти языки были родными. Но все вы очень хорошо понимали друг друга, потому что жили дружно, окруженные стеной одного двора. Двери никогда не закрывались, потому что все беды и радости были общими. Но тогда вы еще не знали, какая беда вскоре объединит вас еще сильнее.
Ты была самой младшей в семье. Два старших брата — Владимир и Борис — относились к тебе как к маленькой, а Зинаида — сестра-погодка была закадычной подружкой.
Владимир — высокий стройный красавец был модником и отчаянным парнем. Помнишь, как однажды, несмотря на грозу, он посадил тебя на заднее сиденье мотоцикла и вы помчались по направлению к Военно-Грузинской дороге, на которой и в хорошую-то погоду захватывает дух от зияющей пропасти и крутых поворотов. Ты прижималась к нему, закрыв глаза, и кричала от страха. Тогда Владимир остановился и сказал: “Будешь кричать — сброшу в пропасть!” Ох и досталось же ему от вашей мамы, когда вы вернулись домой!
Владимир, в отличие от Бориса, держался по отношению к вам с сестрой покровительственно. У него была своя компания, и он был, конечно же, ее душой. Играл на многих музыкальных инструментах, пропадал на танцах, любительских спектаклях, в джаз-банде. Как-то раз к Владимиру пришли в гости его друзья. И когда все пошли танцевать, кружась парами по комнате, вы с сестрой, спрятавшись под столом, щипали за ноги приближающихся к вам танцоров. Это теперь весело, а тогда было не до смеха.
От папы оба брата получили в наследство “золотые руки”. Могли делать все. У вас даже дома в коридоре стоял большой станок, где отец обучал братьев ремеслу. Бывали вечера, когда вы вчетвером играли в бильярд или слушали граммофон. Вот так и жили — весело и дружно, и как бы было все замечательно, если бы не пришла война.
Сказать, что это было неожиданным — неправда. Еще весной Бориса и его одноклассников, заканчивающих в сорок первом году школу, обязали в течение трех месяцев параллельно пройти обучение в училище связи. Владимир тем временем поступил в Могилевское пехотное училище. Он еще с детства мечтал о военной службе, грезил о небе, но стать летчиком не удалось: судьба распорядилась иначе — его забраковали по зрению. А по окончании пехотного училища Владимира отправили на границу, как сказали, на учения. Там-то на них, вчерашних курсантов, и обрушился первый удар грянувшей войны.
Поначалу весть о войне вызвала ликование. Вы, как ошалелые, бегали по городу и кричали, что теперь-то мы покажем фашистам, отгоним их от границы. Ты мчалась по дороге к вокзалу, куда двигались толпы уходящих и провожающих на фронт, и громко кричала: “Бейте фашистов!” Ты тогда еще не понимала, что по этой дороге тогда, в сорок первом, уходило от тебя и твое детство.
Когда же эйфория прошла и сознание прояснилось, люди с недоумением стали задавать друг другу вопросы: “Как же так? Ведь у нас с ними мирный договор! Как они могли напасть на нас?”. Да вот смогли!
Опустел и ваш дом. Борис, встретивший 22-го июня свое восемнадцатилетие, прямиком с выпускного бала направился в военкомат вместе со своими одноклассниками. Впоследствии этот выпуск был назван героическим и вошел в историю школы. Вернулись обратно из него лишь несколько человек. Но тогда все еще было впереди. Однако вы всегда, с самого первого часа войны, верили, что мы победим, обязательно победим.
После отъезда Бориса на фронт ход времени для вашей семьи стал измеряться бумажными треугольниками и сводками Совинформбюро. Несколько писем до сих пор хранятся у тебя: мелкий, бисерный почерк Бориса и круглый — Владимира. Эти карандашные строчки вопреки уже шести десяткам лет не исчезли и даже кажутся теплыми от рук тех, кого уже нет на этом свете. Живя минутами, они мечтали о “сладком будущем” после войны, разучились спать на мягких кроватях, став в одночасье мудрее своих отцов, но продолжали любить преданно и нежно своих девушек и младших сестренок.
Вот фрагмент письма Бориса к отцу от 1942 года:
“…Знаешь, папа, откровенно сказать, люблю я твои письма. Они как-то вдохновляют меня, и после твоих писем я становлюсь спокойней и за вас и за себя. Да, ты прав — жизнь дается нам один раз, и нужно ее прожить как следует, но не всегда это возможно: видишь ли, война не считается с желаниями и стремлениями, и даже личная смелость и находчивость иногда не помогают, ведь пуля не разбирает, кого она бьет — хорошего или плохого, умного или глупого”.
А это из письма Бориса от 27 июля 1942 года. Оно чудом сохранилось, попав к вам от его знакомой девушки Лиды, которой он прислал это письмо. Молчание Бориса сильно тревожило вашу маму. И тогда Лида, чтобы успокоить ее, принесла письмо в ваш дом.
“…Живем, как волки, в лесах, да болотах, в вечной сырости и грязи. Ты вот на танцплощадку ходишь, а мы!!! Зато у нас каждый день концерты: то сольные номера артиллеристов, или наших или немецких, то хоровые массовые песни, где участвуют и те, и другие, под аккомпанемент автоматчиков, пулеметчиков, стрелков; часто в нашем фронтовом “ансамбле” выступает “катюша”, ее ты, наверное, знаешь, ее сольные номера очень любим мы, но жуть как не нравятся они фрицам, очень многие из них после ее пения уходят подальше и там наслаждаются “райской музыкой”. Денечки у нас сейчас очень горячие, дня 4 назад взяли сразу три села, вот это был концерт, не концерт, а ад!”.
“…И когда только наступит это “сладкое будущее”, о котором ты мечтаешь, когда я уже снова засвистаю соловьем под твоим окошком, и когда ты услышишь мои мудрые “хохмимые” слова. Ох, а теперь они, действительно, стали мудрыми, да и я стал не тот, теперь я понял, что такое жизнь и как надо жить. А рассказать у меня есть столько, что в мешок не уложишь…”.
“…Во-первых, сообщаю, что из боя, то есть с передовой, мы отошли. Знаешь, Лида, мне не верится, что я — это я! Т. е., что я жив и невредим. Ты себе представить не можешь, что это был за бой, кругом был ад, сплошной треск и грохот; лес, в котором все это происходило, перестал существовать — от него остались одни пенечки, а сколько людей побито — ты себе не представляешь. Сейчас нас сменили и идем на пополнение, куда?! Еще не знаю сам. В общем, пока меня Бог хранил, а дальше увидим”.
А вот к маме от 29.07.44 г.:
“…Мама, вот уже дня два прошло с тех пор, как получил твое письмо, но, к сожалению, ответить на него не имел возможности, т. к. каждый день вперед и вперед, вот и сейчас пишу тебе на привале это письмо. Тяжело приходится совершать каждый день по 30—40 километров. Но посмотрела бы ты, как двигаются наши солдаты. Только стали на несколько минут, уже песни, шутки, смех, и все понимают, что нужно стремиться вперед, вперед к Германии — к логову проклятого зверя. А знаешь, мама, как удирают эти “прославленные” вояки — строители “нового порядка”, даже не успевают шмотки свои захватывать… А на пленных просто противно смотреть: дрожат как лист и одно только бормочут: “капут””.
“…Скоро, скоро, мама, конец, скоро мы должны встретиться. Думаю, тогда, наконец-то, ты успокоишься…”.
“…За три года я, мама, до того привык спать, где придется и как придется, что один раз в одной деревне хозяйка уложила нас спать на кровати с перинами, подушками и пр. Так мы часа три не могли уснуть, так и пришлось надеть шапки и подушки заменить вещевыми мешками. Только после такой процедуры заснули. А знаешь, как хорошо спать на открытом воздухе на охапке соломы?! Так что, мама, кровать и прочую муру можете продавать, приеду, все равно на ней спать не буду — разучился”.
Вам, младшим сестрам, Борис писал по отдельности. Даже там, на фронте, он оставался по-прежнему вашим другом и наставником, Ведь он так любил возиться с вами до войны! Письма его к вам, сестренкам, часто были добрыми, веселыми, как будто на фронте были вы, а не он.
“…Живу, Ира, я сейчас хорошо, главное, радостно на душе, когда наша победа, когда каждый день и каждый час идем на запад — туда, в Германию, скоро, скоро будем там. Рига рядом, а до Берлина не так уж далеко. Сегодня пришли в один городок — раньше это был красивый и культурный город, теперь во всем городе 3-4 дома, кругом груды щебня и кирпича, горелая утварь, все разорено, все сожжено и ни одной души. Знаешь, Ира, страшно становится от всего этого; посмотришь на жителей, и сердце кровью обливается. Уж нам-то, солдатам, вроде положено переносить все эти ужасы, но за что так страдают эти беспомощные женщины, дети и старики? Сегодня у меня, Ира, прямо праздничек: забрел в сад. Здесь столько ягод и фруктов, что жутко. Первый раз за три года довелось вдоволь покушать малины, смородины и т.д. Солдаты наши ходят довольные — ведь не каждый день бывает такое раздолье. Вот здесь в стороне сидят человек 10-15 пленных немцев. Посмотрел на них, какие они жалкие: руки дрожат, униженно улыбаются, и, знай, твердят “Гитлер капут”, а ведь перед их глазами сожженный, разбитый город, тысячи таких сел и городов, и они еще набираются нахальства оправдываться — это, дескать, не мы, это — другие. Просто противно смотреть — дал бы очередь из автомата и конец! В общем, Ирунчик, скоро конец, скоро увидимся, вот тогда я тебе много о чем расскажу — будешь знать, что такое война”.
Но это будет еще только в 1944 году! Пока же война день за днем поглощала все новые города и селения. Казалось, что все, кто мог держать в руках оружие, ушли на фронт. Все вокруг дышало тревогой, и вскоре в ваш дом пришла беда: перестали приходить письма от старшего брата — Владимира, а затем принесли похоронку. И ваша мама, от горя и отчаяния, словно в укор кому-то, молча достала то, что хранила с рождения своего первенца — “рубашку”, в которой Владимир появился на свет, и сожгла ее у вас на глазах.
Гибель Владимира была так непереносима для твоей мамы, что она стала просить папу убрать из дома парту Владимира, одиноко стоящую в углу его комнаты и рвущую сердце мамы. Папа, к счастью, не согласился. Но судьба, видимо, и впрямь хранит родившихся в “рубашке”. Через некоторое время вы получили письмо от Владимира, где он писал, что они попали в окружение и их посчитали погибшими. Так Владимир вернулся к вам с того света, и это была несказанная радость. Когда же он возвратился домой после войны, ты увидела, как он тихо сел за свою парту и горько-горько заплакал. А потом он признался вам, что на фронте часто вспоминал свою парту, особенно в окружении, и ему не верилось, что когда-то доведется опять посидеть за ней.
Орджоникидзе теперь стал совсем не похож на тот город, каким он был до войны. От затемненных окон он помрачнел и затих, и эта тишина с каждым днем становилась все зловещее. “Уезжайте!” — сказал папа. Но ваша мама категорически отказалась, и вы остались. Папа работал с утра и до позднего вечера на оборонном предприятии. После войны его наградили медалью “За оборону Кавказа”. Но даже всем вместе вам было очень нелегко.
Война пришла в каждый дом со своими вечными спутниками: очередями за хлебом, темнотой, холодом и страшной тишиной, от которой казалось, что враг рядом, вокруг и ты даже начинаешь ощущать его мерзкое дыхание. А вши? И откуда они брались? В народе говорят — от тоски. А тоски было много, ох как много. И чтобы не известись от нее, не дойти до точки, вы держались друг друга. У вас в доме, благо жили на первом этаже, собирались соседи, и твой папа рассказывал им, что происходит там, на фронте. Он даже повесил на стену большую карту и делал на ней обозначения, где сейчас находятся немцы, а где — наши.
Ни взрослые, ни дети — никто не сидел сложа руки. Все вместе рыли окопы для защитников города. Тогда-то и появился у вас в доме под потолком огромный крюк, с помощью которого ваша мама плела канат для Военно-Морского флота. Все, кто приходил к вам, обязательно присоединялись к его плетению, словно каждый хотел хоть чем-то помочь нашим бойцам.
В это же самое время мама окончила курсы противовоздушной обороны. И это было очень кстати: с осени 1942 года начались бомбежки, в вашей квартире вповалку спали соседи, чтобы в случае обрушения сразу выбежать из дома. Во всех окнах были видны подушки, а снаряд, залетевший к вам во двор, потом долго хранился, как страшная реликвия тех событий. Ты очень боялась бомбежек и пряталась дома под кроватью. Зинаида же была настолько смелой и отчаянной (может, оттого, что была старше), что выбегала во двор, чтобы получше рассмотреть, что происходит во время налета и бомбардировки.
Кольцо вокруг города сжималось. В селах, что располагались на окраинах, уже были немцы. Обстрелы усиливались с каждым днем. И однажды прямо к вам во двор забежал какой-то солдат, который страшно кричал: “Бросайте все и бегите в леса! Кругом немцы!” Но вы остались. А тем временем по городу разносилось, что со дня на день в Орджоникидзе войдут немцы. Радио молчало. И накануне ожидаемого нашествия вы до самого утра сидели все вместе, вплотную, как будто обнявшись, и пели “Прощай, любимый город!” До сих пор ты не можешь слушать эту песню без слез. Но случилось чудо — немцы не вошли в город. И только потом вы узнали о тех, кто героически защищал подступы к Орджоникидзе, кто ценой своих жизней не допустил врага на ваши улицы.
Среди защитников города была и мамина младшая сестра Катя — она была зенитчицей. Как-то раз она прибежала к вам с десятком своих подруг-зенитчиц, твоя мама согрела им воды для купания, накормила, и они прямо на полу все дружно заснули. Во время этих боев Катя была ранена в ногу.
А когда в городе восстановили связь, вы узнали и о Сталинградском сражении — об этом апофеозе войны, победа в котором, как солнечные лучи, осветила всю нашу страдающую Родину. Вот тогда-то и погнали немцев с Кавказа.
Все школы в городе превратились в госпитали, и даже вы, едва ставшие подростками, трудились там как взрослые, не жалуясь на усталость и тяжесть работы. Работали на колхозных полях, копая картофель и собирая початки кукурузы, потому что надо было кормить жителей города. А еще в твои обязанности, как младшей, входило стоять в очередях, как тогда говорили, отоваривать карточки. И ты стояла. Скажи, откуда только брались силы? Наверное, только в детстве, даже в твоем военном, их так много, что не жалко тратить. И даже, когда однажды с тобою случилась беда — мужчина, стоявший в очереди позади тебя, уронил на твою руку топор, который держал под мышкой, вы с сестрой долго скрывали это от мамы, леча тебя украдкой — только бы не расстроить ее.
После наступления наших войск под Сталинградом и на Кавказе в городе появились пленные. Среди них были не только немцы, но и румыны. Они тихо брели по городу в колоннах. Вы также тихо смотрели на них. А ведь могли они еще несколько дней назад войти и шагать по этим улицам победителями! Но не вошли, не вошли!
Да, немцев разгромили под Сталинградом, погнали с Кавказа, но впереди еще было столько военных дней и ночей — и их надо было прожить. С едой было туговато: карточки, очереди. Но рядом был базар, с которого до войны так пахло фруктами! Теперь же вы покупали или обменивали там на вещи картофель, соль, кукурузную муку, завели пару гусей. Все это помогало сносно жить.
Вскоре после того, как миновала опасность оккупации города, продолжилась твоя учеба в школе. Правда, писали на том, что было под рукой. Так маленькие труженики тыла вспомнили, что они еще и ученики. А еще иногда вы бегали в кино. В голодном городе среди войны и похоронок вы погружались на полтора часа в красоту “Большого вальса”. А чудо увиденной, но еще не случившейся наяву Победы, которая однажды наступит в шесть часов вечера, навечно осталось в ваших сердцах.
Победа. Как вы верили в нее, даже тогда, когда она казалась такой невозможной! Но вы не просто ждали Победу, вы жили ею, приближая ее каждым днем своих детских жизней. И однажды это случилось. В этот день в школе вас ждала контрольная работа по физике. И мама, как всегда, разбудила тебя рано утром и вдруг произнесла это слово — Победа!
Ты выскочила во двор — тебе казалось, что только ты одна знаешь об этом. Но там уже бегали люди, и все кричали друг другу: Победа! Победа! Потом все вместе вы побежали на проспект, а затем — к радиокомитету, чтобы удостовериться, что это правда. Там уже собралась толпа людей, которые плакали от счастья. Вы гуляли весь день, и только к вечеру ты заметила, что на тебе мамино пальто, наброшенное в суматохе. Но кого это тогда волновало? Только радость, безмерная, бескрайняя, самая долгожданная, самая нужная, которой хватило на всех!
А потом вы продолжали ждать, ждать тех, кто вернется и тех, кто ушел от вас навсегда. Почти в каждой семье были утраты. В самом начале войны под Киевом погибли брат твоей мамы Николай и муж ее сестры Иван. Убили вашего соседа Вовку, у твоей подруги — отца. Недалеко от вас в осетинской семье погибли все девять братьев… Тебе же повезло: вернулись оба брата. Владимир раньше, Борис — через несколько лет: он продолжил службу в Австрии. Владимир, возвратившийся и чудом уцелевший на этой страшной войне, с детства мечтавший о военной карьере, поставил на ней огромный крест.
Борис встретил на фронте и полюбил свою будущую жену Татьяну, прошедшую всю войну хирургической сестрой. Страшно даже представить, что ей довелось повидать! Она никогда ничего не рассказывала о войне. Но даже спустя много лет, я иногда замечала, как спокойная, всегда что-то напевающая тетя Таня, уединившись, курила крепкие мужские папиросы.
Когда закончилась война, вы стали жить новой мерой: все, что случилось потом — это было “после войны”. И от этого уже не уйти никуда. Да и надо ли уходить? Сестра Зинаида, окончив школу, уехала учиться в Ростов. И, хотя жизнь оставалась по-прежнему тяжелой: ты продолжала стоять в очередях, которые с отменой карточек увеличились во много раз, но все равно, это уже было все после войны. И это было главным.
Едва оправившись от страха, перед дурными вестями с фронта, вы все столкнулись опять с тем, что, казалось, осталось там, в довоенном времени: вернулись репрессии. Так, вы все стали свидетелями, как награжденный накануне орденом Ленина сосед, на следующий день был объявлен врагом народа. Но вы пережили и это.
После войны ты окончила школу и поступила в университет. Получив специальность, ты поехала на работу в Сталинград. Этот город, словно талисман, принесший Победу, манил тебя к себе. И ты рвалась к нему, чтобы своими глазами увидеть его, помочь ему возродиться к новой жизни. Я с детства запомнила строки, которые прочла в твоем девичьем альбоме:
“Вера в Победу окрепла,
Сила не знает преград.
Здравствуй, восставший из пепла город-герой Сталинград!”
Кто автор этих строк — неизвестно, да и не в этом суть. Главное, что они очень точно выражали твое настроение в то время.
Ты приехала в Сталинград в 50-м году в день своего рождения — 8 августа. И для тебя, мама, действительно началась новая жизнь: одна, вдали от родного города и от своих близких. Сталинград встретил тебя сильным ветром, словно перед дождем. Но потом ты узнала, что ветра здесь даже не редкие гости, а, скорее, хозяева. Они носились по разрушенному городу, не встречая препятствий на своем пути. В городе почти не было зданий — война безжалостно превратила их в пыль и обломки.
Но сталинградцы не отчаивались, а вскоре и ты присоединилась к возрождению города, помогая в строительстве школы, где потом и работала учителем. Вначале вам и поселиться-то толком было негде, размещались в самой школе. А потом тебе, в том послевоенном Сталинграде, даже довелось пожить на первой восстановленной улице — улице Мира! Поначалу ты сокрушалась: на самой окраине! Ведь дальше-то за ней ничего не было! Скажи об этом нынешним волгоградцам — не поверят! Ведь улица Мира — это самый центр Волгограда!
Работать было непросто, да и война не давала себя забыть: то и дело на минах гибли дети — твои ученики. Когда я смотрю на тебя на фотографиях тех лет рядом с ними, мне трудно поверить, что они — не твои сверстники.
Временами ты тосковала по родному городу, по его зелени, чудесному парку, даже по дождливой погоде. И все же ты осталась здесь навсегда, отдав городу все, что смогла своим честным и нелегким трудом учителя. Здесь ты встретила моего будущего отца, который мальчишкой пережил все двести дней Сталинградской битвы.
Теперь уже, став взрослой, я поняла, что мой детский страх войны — от вас. Вы передали его мне, а значит и моим детям на генетическом уровне. И эту память уничтожить нельзя.
И еще, мама, я никогда не забуду так рано ушедших от нас дедушку и бабушку — твоих родителей, их добрые руки, с нежностью гладившие меня по голове. Они сохранили, сберегли чистоту и доброту своих душ и сердец, вопреки
войне, назло ей. А может, только этим и можно противостоять, и именно в этом какой-то таинственный закон жизни, победы Добра над Злом?
Для нас, твоих детей, Сталинград стал родиной. Сейчас, когда я смотрю на фотографии моего города пятидесятилетней давности, я пытаюсь найти тебя среди тех, кто запечатлен на этих снимках. Мне даже кажется, что я слышу стук твоих каблучков, доносящийся из твоей послевоенной молодости.
А сегодня ты показываешь своим внукам юбилейную медаль “К 60-летию Победы”, искренно удивляясь цифре — ведь в душе ты та же девочка с Бородинской улицы, пахнущей персиками и абрикосами, в наброшенном на плечи мамином пальто в самый счастливый день своей жизни…
Ты знаешь, нет, ты не знаешь, я очень люблю этот праздник — праздник, принесший спасение тебе и отцу, а значит, и мне тоже.
Будь же счастлива и поныне, мама!
